Восемь правил эффективности - Страница 76

Поэтому руководству «Disney» пришлось кое-что изменить.

«Мы были вынуждены устроить им небольшую встряску, – пояснил Кэтмулл, – и назначили Дженн Ли вторым режиссером».

В принципе это изменение не должно было привести к кардинальным переменам. Ли и так была сценаристом фильма. Назначение ее на должность второго режиссера, обладающего равными правами с Крисом Баком, не изменило состав участников ежедневных дискуссий и не добавило лишнего голоса на совещаниях. Ко всему прочему, Ли первая признала, что топталась на месте так же, как и все остальные.

Однако руководство «Disney» это не беспокоило: Кэтмулл надеялся, что даже такого незначительного нарушения групповой динамики будет достаточно, чтобы ребята сдвинулись с мертвой точки.

В 1950-х годах биолог по имени Джозеф Коннелл, проживавший в Калифорнии, отправился в Австралию. Ученого беспокоил следующий вопрос: почему одни уголки земного шара отличаются удивительным биологическим разнообразием, тогда как другие характеризуются выраженной экологической однородностью?

Коннелл выбрал Австралию по двум причинам. Во-первых, он не желал изучать новый язык. А во-вторых, австралийские леса и морские пейзажи таили в себе идеальные примеры биологического разнообразия и гомогенности, расположенные в непосредственной близости друг от друга. На некоторых участках австралийского побережья соседствовали сотни различных видов кораллов, рыб и растений. А совсем рядом буйства животных и растений уже не было: здесь обитали один-два вида кораллов и столько же водорослей. Точно так же дела обстояли и в тропических лесах. В одних местах росли десятки видов деревьев, лишайников, грибов и лиан. Но всего в ста метрах это изобилие вдруг сокращалось до одного вида каждого. Коннелл хотел понять, почему биоразнообразие – способность природы к креативному созиданию – распространено столь неравномерно.

Свои исследования он начал с тропических лесов Квинсленда – 32,6 тысячи квадратных километров, содержащих все виды растительности, от лесного полога до эвкалиптовых рощ – тропического леса Дейнтри, где царствуют хвойные и папоротники, и Национального парка Юнджелла, в котором деревья растут так плотно, что даже днем здесь царит полумрак. Продираясь сквозь заросли, Коннелл нашел очаги биоразнообразия, которые, казалось, возникли из ниоткуда. Всего в нескольких минутах пути растительный мир сокращался до одного или двух видов растений. Так чем же объясняются разнообразие и однородность?

В конце концов Коннелл обнаружил нечто общее: в центре каждого очага биоразнообразия когда-то упало большое дерево. Иногда он находил гниющий ствол или глубокую выемку. В других зеленых карманах под верхним слоем почвы скрывались обугленные останки. По всей видимости, раньше здесь бушевал пожар. Вероятно, его вызвала молния, однако сырость тропических лесов быстро погасила пламя.

Упавшие деревья и пожары, решил Коннелл, играли ключевую роль в многообразии видов. Почему? Потому что в какой-то момент «в лесу образовалась прореха; эта прореха была достаточно большой, чтобы сюда проник солнечный свет, и другие виды могли вступить в борьбу за существование», – объяснил мне Коннелл. Сейчас он на пенсии, живет в Санта-Барбаре, но отлично помнит подробности всех своих путешествий. «С момента пожара или падения дерева прошли годы. Теперь на их месте выросли новые деревья и снова заслонили солнце, – сказал он. – Тем не менее раньше сюда проникало достаточно света, чтобы на эту территорию начали претендовать и другие виды. Когда-то здесь произошло некое возмущение, которое дало шанс новым растениям».

В тех районах, где не падали деревья и не было пожаров, один вид стал доминирующим и вытеснил остальных конкурентов. Иными словами, как только некий вид решает проблему выживания, он тут же отметает другие альтернативы. Чтобы возникло биоразнообразие, необходимо изменить существующую экосистему.

«Но только чуть-чуть, – подчеркивает Коннелл. – Если прореха в лесу была слишком большая, она имела обратный эффект». В тех частях тропического леса, где лесорубы очистили обширные поля, сильная буря уничтожила целые секторы или огонь выжег большую площадь, даже спустя десятилетия обитало гораздо меньше видов. Если травма оказывалась слишком велика, выживали только самые выносливые деревья и лианы.

Затем Коннелл перебрался на побережье и занялся рифами. И здесь он обнаружил аналогичную картину. В одних местах имел место головокружительный ассортимент кораллов и водорослей, живущих в тесном соседстве друг с другом, в других – всего в нескольких минутах езды на лодке – доминировал какой-то один вид быстрорастущих кораллов. По мнению Коннелла, разница заключалась в частоте и интенсивности волн и штормов. В районах с высоким биоразнообразием средние волнения и умеренные бури случались лишь изредка. В местах, где не было ни волн, ни штормов, обитало только несколько видов. Там же, где волны были слишком сильными или штормы случались очень часто, риф был практически безжизненным.

Казалось, креативные возможности природы зависели от некоего периодического возмущения – например падения дерева или шторма, – которое временно нарушало естественную среду. Однако возмущение не могло быть слишком маленьким или слишком большим; оно должно было быть строго определенной интенсивности. «Средние возмущения – вот что имело решающее значение», – сказал мне Коннелл. В биологии это называется гипотезой умеренных нарушений, согласно которой «местное разнообразие достигает максимума при не слишком частых и не слишком редких нарушениях экосистемы». Существуют и другие теории видового богатства, однако гипотеза умеренных нарушений считается одной из основ современной биологии.